В русской ментальности к охоте и к охотникам установилось особое отношение. Охотник – это смелый, мудрый, благородный человек, понимающий язык зверей и птиц. В формировании такого романтизированного образа, вероятно, сыграла свою роль великая русская литература. Поэзия и обаяние охотничьих сцен в произведениях Толстого, Тургенева, Чехова, Пришвина, Нагибина и других первоклассных писателей сделали свое дело. С другой стороны, в обществе постепенно усиливаются и радикальные антиохотничьи настроения, связанные с успехами «зеленых» на Западе, которые также нельзя игнорировать. Стало очевидным, что надо или отказаться от задуманного, или показывать какую-то другую охоту, но где она и как совместить ее с тематикой этнографического музея?
Так называемые «культурные» или «правильные» охотники (от Императорского общества любителей правильной охоты) во второй половине ХIХ века активно осваивали охотничьи угодья Русского Севера, вступали в определенные отношения с местным населением, оказывали какое-то влияние на жизнь крестьянского мира. Но все это не привлекало внимания этнографов, поскольку те не видели здесь остатков «живой старины». По этой причине многочисленные «этнографические описания» оказались для нашей темы совершенно бесполезными. Не лучше обстояло дело и с устными свидетельствами. Лишь однажды автору этих строк пришлось слышать от крестьянки деревни Коченьга Тотемского района Т.И.Егоровой полуфантастические (как показалось в 1985 г.) рассказы о грандиозных охотах на медведей, которые устраивались для «самого главного царского прокурора», в которых участвовала вся деревня, в том числе отец и старшие братья информатора. Прокурор в рассказе крестьянки выглядел грозным, но чудаковатым – он зачем-то покупал за большие деньги следы медвежьих лап на снегу. (К дешифровке этого сюжета мы еще вернемся).
Более продуктивным для наших задач оказалось обращение к специальной охотничьей литературе. Ситуация сразу начала проясняться. Стало очевидным, что речь может идти только о медвежьей охоте или, по распространенному среди охотников выражению, охоте «на черного зверя». Именно этот вид охоты в ХIХ столетии в России приобрел огромную популярность среди «культурного» охотничьего сообщества. «Эта охота, более чем всякая другая, закаляет тело охотника, изощряет его чувства, вырабатывает выносливость, находчивость, приучает побеждать препятствия. Эпитет «злая забава» к ней применим менее других», - выражал общее мнение известный охотничий писатель Н.А.Мельницкий.
Медведи приносили такой вред населению лесных губерний, что по «Правилам об охоте по закону от 3 февраля 1892 года» его разрешалось истреблять «в течение всего года всякими способами» (статья 19). Но при этом существовало и одно важное ограничение. Статья 21 того же закона давала право владельцам земли запрещать у себя охоту на хищника, т.е. по букве закона медведь являлся каким-то движимым имуществом владельца земли, посягнуть на которое охотник без разрешения хозяина не может. Это обстоятельство значительно осложняло загонные охоты в тех губерниях, где земля была поделена на сравнительно небольшие участки. В лесах Русского Севера такой «чересполосицы было меньше, а, значит, было меньше преград для организации облавных и загонных медвежьих охот.
Охоты на медведей просто не могли происходить без участия в них местного населения, особенно в подготовительной стадии. «Весело бить вас, медведи лохматые, да не весело за вами ходить», - говорили охотники, вспоминая известные стихи. На практике подготовка охоты происходила следующим образом. Осенью все крестьяне, с различными целями бывавшие в лесу, старались обращать внимание на медвежье следы, надеясь обнаружить хотя бы примерное место берлоги. Временным ориентиром был день святого Дмитрия Солунского (26 октября по старому стилю), вскоре после которого, как считалось, медведи окончательно устраиваются на зимовку. Крестьянин, по следам обнаруживший место берлоги, мог сам организовать охоту, но гораздо выгоднее и безопаснее было продать берлогу. (Продавали и покупали не только берлоги, но и следы зверя, по которым можно было его выследить). К началу зимнего сезона информация о всех найденных в данной местности берлогах концентрировалась обычно у одного человека. За ним закрепилось наименование «окладчик». (От слова «оклад» - наиболее распространенный способ охоты на крупного зверя, в том числе и на медведя). Окладчик организовывал охрану купленных берлог, занимался поиском платежеспособных клиентов, затем грамотно и с выгодой не только для себя, но и для всей деревни устраивал медвежьи охоты. Хороший окладчик должен был не только прекрасно знать образ жизни и повадки медведей, но и обладать личным мужеством и хладнокровием. Вот описание кульминационного момента охоты на берлоге: «В эти страшные секунды прыжков зверя от берлоги на охотника ему не помогут ни собаки, на хватки которых медведь не обратит никакого внимания, ни винтовка, меткий выстрел из которой почти невозможен, а только он, окладчик, вооруженной рогатиной, только он обязан задержать зверя.
Надо особо отметить, что работа окладчика было весьма прибыльной. Именно он получал основную сумму, хотя так или иначе зарабатывала почти вся деревня. В классической облавной охоте участвовали десятки «помощников», которые именовались в зависимости от их функций «крыловыми», «кричанами», «ершами», «заводчиками». Финансовую сторону дела разъясняет Н.А.Мельницкий: «Медвежья охота, благодаря конкуренции охотников-любителей, настолько вздорожала в настоящее время, что начала оплачиваться со всеми расходами дорожными, облавными, квартирными и прочими до 40 рублей или 2 фунта серебра за пуд живого веса медведя, то есть другими словами весом серебра равным 1/20 части веса медведя». Легко подсчитать, что крупный медведь обойдется охотнику в несколько сотен рублей.
Охотничья литература представляет нам множество портретов окладчиков, с которыми имели дело авторы. Всех людей этой профессии можно разделить на две неравные группы. К первой, самой малочисленной, относятся подлинные профессионалы, знающие все о медвежьей охоте, и притом глубоко порядочные и честные люди. Они работают ради искусства, мало интересуясь деньгами и трофеями. Такими бескорыстными виртуозами были, по мнению охотников, Алексей Корешков из Тотемского уезда Вологодской губернии и новгородский крестьянин Семен Арефьев. Большинство же окладчиков, при всем их профессионализме и мастерстве, были людьми корыстными и хитрыми. «У окладчика… одна цель, - отмечает А.А.Ширинский-Шихматов, - как можно выгоднее продать медведя и как можно больше, хотя бы и путем обмана, сорвать денег с заезжего, то есть приехавшего за сотни верст охотника». Поэтому в литературе так много внимания уделяется описанию различных уловок, к которым прибегают недобросовестные окладчики. Они, например, никогда не обложат медведицу с двумя лончаками, а за несколько дней до охоты разгонят их и продадут всех трех отдельными кругами. Деревня при этом получит не за одну, а за три облавы, и в доме окладчика охотники простоят не день, а самое меньшее три дня. Это еще сравнительно невинная хитрость. Гораздо обиднее для охотника трюк с так называемым «ложным окладом», как его описывает Ширинский-Шихматов: «Неопытный охотник должен покупать берлогу не иначе, как поставив непременным условием, чтобы зверь был окладчиком выставлен именно на него, охотника. Не сделав такой оговорки, а условливаясь платить за круг с медведем или, вернее, за круг с медвежьими следами, охотник по нынешним временам и нравам, никогда медведя не увидит. Окладчики обложат ему одну пустую петлю медвежьих ходов, а в конце охоты, как по нотам, мужички разыграют хорошо разученную комедию, где представят, как медведь шел, как он рявкнул, как чуть не съел дядю Евстигнея, иногда принесут и шапчонку якобы дяди Евстигнея, поболее рваную, - и наконец заявят, что он, черная зверюга, бросился на облаву и, несмотря на крики и чуть ли не рукопашный бой, все-таки прорвал облаву и ушел. В финальном заключении охотник платит… 1) за круг, 2) за облаву, 3) за рваную шапку, 4) за постой и 5) всего, конечно, больше на водку
Крестьянский мир, и это также фиксирует охотничья литература, относился к окладчикам как к маргиналам. Их уважали, иногда боялись, но не считали своими. Молва зачастую сближала окладчиков с другими маргинальными типами, например, с о знахарями и колдунами: «Крестьянин Василий Федоров, прозвищем Выдренок, а по профессии – всему околотку известный медвежатник, колдун и контрабандный порубщик. Несмотря на свои 70 лет, это был еще крепкий, бодрый старик высокого роста с широкой рыжей бородой и плутовскими глазами. Про него идет молва, что он многое «знает», то есть наговором может портить и исправлять ружья, садить и снимать «килы» (язвы, нарывы) и т.д..
Таким образом, окладчик – главное действующее лицо на медвежьих охотах и притом член крестьянского сообщества, хотя и не совсем обычный, поэтому представляется вполне логичным сделать его типизированный образ основным объектом музейной рефлексии и смысловым центром охотничьей экспозиции. Формирование вещевых музейных комплексов «Дома окладчика» определяется главным свойством этой фигуры – маргинальностью, которая, если можно так выразиться, имеет двойную направленность - к архаике (сопоставление с колдуном) и к современной городской культуре (тесное общение окладчиков с «культурными» охотниками). В такой экспозиции вполне обоснованно соседствуют предметы разных семантических рядов: листки с охотничьими заговорами и дорогое иностранное оружие, череп медведя и снегоступы фабричного производства.
И, в заключении, о загадочном прокуроре на баснословных охотах в тотемских лесах. Им был автор лучшей отечественной книги о медвежьей охоте князь Андрей Александрович Ширинский-Шихматов, который достаточно подробно описал свои охотничьи приключения в Тотемском уезде. В 1906 г. он был назначен оберпрокурором Святейшего Синода, сменив на этом посту печально известного К.Победоносцева.