1. По городу
Неторопливый тотьмич, задержись на минутку с приезжим твоим земляком, который только что сошел после часового перелета с дребезжащего маленького самолетика. Оглохший и вымотанный, осчастливленный зеленой тишиной ныне почти безработного аэродрома, он хочет пригласить тебя на прогулку по тревожащему его душу маршруту.
По полусгнившим мосткам улицы Загородной дойдем до двухэтажного деревянного дома. Он остановит нас огромными окнами, с удивлением глядящими на безалаберность окружающих строек. Дом этот и поныне чист и ухожен, там теперь начальная школа, а в давние тридцатые годы военное ведомство передало его малолетним детям-сиротам, и они "царствовали" в нем четыре десятилетия. Их привозили тогда со всей Вологодской области, часто таких, что могли только лежать, не поднимая головы и не двигаясь. Многие от истощения страдали умственной отсталостью. И кормить детей надо было бережно, терпеливо ждать, пока их ослабленные желудочки привыкнут к пище, и учить творчеству, чтобы подготовить ребят к школе.
Детский дом № 1 назывался "дошкольным".
Обласкать детей там было кому.
Многие самые тяжелые годы директором его была Клавдия Ивановна Колосова, человек добрый и обязательный, способный к чувству сострадания, что и составляет собственно основу педагогического мастерства, а нянюшкой - ее полная тезка (в городе ее все попросту звали Клавдюшкой). Здесь же работала и Антонина Дмитриевна Попова, все умевшая и всем помогавшая (я помню ее по совместной работе в тотемском народном театре), и многие другие добрые люди, сердца которых были открыты детским сердцам.
Встретите их - поклонитесь.
Детский дом вставал на ноги трудно. В 1933 году в нем находилось 93 ребенка (53 мальчика и 40 девочек) всего лишь с тремя воспитателями и заведующей.
Из отчета 1933 года:
"Хозяйственная жизнь детского дома крайне бедственная, отпускаемых средств по смете недостаточно, в результате чего дети раздеты и разуты".
Так отчитываться приходилось долгие годы. Даже в 1940 году только половина детей могла выходить на прогулку - не было обуви и верхней одежды. Хотя, впрочем, с этого года начались и улучшения: обзавелись поросятами, стали покупать мебель. Детский дом уже мог поделиться опытом работы. Но еще долго на первом этаже, в столовой, сохранялись столы из толстых вытесанных досок с ножками в виде буквы X. Детские ножки не всегда доставали до пола. На втором этаже располагались четыре спальни, рассчитанные на 25 человек каждая. Анна Ивановна Романовская, пришедшая работать в детский дом несмышленой девчонкой из далекой Тафты еще в 1939 году и проработавшая почти до самого его закрытия, вспоминает, что в ее группе бывало по сорок восемь детей. Так что в трудные времена детский дом мог приютить почти 200 сирот. В 1940 году в нем находились 106 воспитанников.
После войны дошкольный детский дом вырос, пополнился мебелью, засверкал чистотой. Коллектив воспитателей был известен педагогическим мастерством. Как-то уже в семидесятые годы приехала комиссия из Москвы, повосхищалась высоким уровнем комфорта, неповторимостью педагогической ауры и приняла решение о ... закрытии его в 1975 году. "К счастью, - радовались тотьмичи. - Значит, в стране стало меньше заброшенных детей".
Огромные окна долго будут провожать нас, пока мы спускаемся по улице Красной до Советской. Пройти мимо этого дома равнодушно нельзя, настолько дивна красота и гармония его деревянного узорочья. Понимаешь, что такое могли творить только счастливые люди. Это красивейшее в Тотьме здание было отдано в начале тридцатых годов детскому дому № 2 (для детей школьного возраста). В 1933 году в нем проживали 83 воспитанника, работали три воспитателя и заведующий. Тогда детский дом еще не имел ни земли, ни своего хозяйства. Только к 1940 году детдом обзавелся лошадью, двумя поросятами и тремя гектарами земли для заготовки кормов. В том году насчитывалось в нем 76 воспитанников (29 девочек и 47 мальчиков).
Старейшее в городе здание на пересечении улицы Советской с улицей Ворошилова могло бы припомнить ссыльного В. Короленко, которого сердобольный исправник завернул с пути в Усть-Сысольск обратно в Вологду. В Тотьме В. Короленко испытал "резкое и глубокое впечатление". "Нет, я уже не пойду на службу к этому государству... а я пойду навстречу неведомому будущему", - записал он в "Истории моего современника". Здесь, конечно же, бывали Луначарский, Молотов и многие другие, искавшие свои дороги к "неведомому будущему". Цари же и большевики "ценили" тотемские места одинаково: сюда можно ссылать. Детский дом № 3, самый большой в городе, размещался в четырех зданиях, из которых, кроме упомянутого, сохранилось еще одно (нынешний военкомат).
В этом детдоме оттаивали от сиротства в разные годы от восьмидесяти до ста пятидесяти детей. В 1933 году в нем проживало 150 детей, работали четыре воспитателя и один заведующий. Положение детдома в то время было "аховое": дети спали по двое, не хватало кроватей, постельного белья и одеял. Половина детей не имела обуви и пальто. Положение стало исправляться лишь к началу сороковых: завели лошадь, 5-6 поросят, даже лисы как-то жили, имели 5 гектаров сенокоса и почти гектар земли под огородные культуры. Постепенно приходил достаток, в сороковом, например, девять воспитанников отдыхали в домах отдыха и санаториях, двоим посчастливилось побывать в Артеке.
Дойдем до улицы Белоусовской, где сохранилось здание учительской семинарии, за ним - деревянная двухэтажка. Это детдом № 4, относительно благополучный в те годы. В 1933 году в нем насчитывалось 62 воспитанника (хотя дом был рассчитан на 50 человек), работали два воспитателя, заведующий. Детей из этого детдома тотьмичи хвалили - они хорошо себя вели. Имелись библиотечка, кое-какие настольные игры и музыкальные инструменты, работали кружки. Детдом обзавелся лошадью, несколькими поросятами. Но, несмотря на эти показатели благополучия, и здесь жили скудно: в 1940-м произошло шесть смертных случаев, три побега, было много больных детей (двое заболели сифилисом).
Через несколько домов от учительской семинарии находится недавно перебранное двухэтажное деревянное строение. Осенью 1933 года здесь открыли детский дом № 6 для больных и ослабленных детей. В то время у всех была надежда на скорый переезд в Десятину, где когда-то размещалась Лесная школа (а в те годы - леспромхоз). Детдом, по замыслу властей, должен был быть санаторным, но его обитателей ожидала трудная и трагическая судьба. Тотемские власти 8 лет боролись за жизнь детей этого детдома. Переписка с крайоно (г. Архангельск) и облоно (г. Вологда) - крики отчаянной безысходности.
"Контингент, предназначенный для означенного детского дома, настолько истощен, что крайне нуждается в дополнительном питании", - пишет 7 октября 1933 года инспектор роно Вячеславева. Через 2 дня:
"Без дополнительного питания санаторный детский дом никакой помощи детям не окажет и будет именоваться лишь на бумаге "санаторным" и служить пунктом эвакуации на тот свет".
11 октября Вячеславова шлет новое послание, в котором умоляет дать деньги на приобретение инструментов и материалов для органи зации швейной мастерской, чтобы детдом сам мог зарабатывать деньги.
29 октября облоно выделило детскому дому 12 500 рублей. Ноябрь того же года: "Кожаная обувь износилась донельзя, а валенок, нет".
Детдом так и не стал на ноги. В начале 1941 года его пришлось объединить с детским домом № 4. Всех детей, которым исполнилось 14 лет (24 воспитанника), трудоустроили.
Горькое наше путешествие подходит к концу. Мы спустимся вниз, к реке, и завершим его около высокого дома с ярким балконом. Дом когда-то горел, был восстановлен. Это здание вместе с соседним (снесенным) занимал детский дом № 5, носивший имя Короленко, скоро вышедшее из моды. Лишь директор С. В. Голубева упрямо продолжала именовать детский дом в каждой новой книге приказов этим славным именем. Здесь жило около шестидесяти детей. Имели они лошадь, с полдюжины поросят, 5 гектаров сенокосных угодий, около гектара под овощами. В течение многих лет в тридцатые годы мучились с обувью и одеждой (ее имелось 30- 50 процентов от необходимого). В тридцатые годы в Тотьме воспитывалось около 600 сирот, в марте 1940 года - 586 детей и еще 115 в Никольском детском доме, который был открыт осенью 1933 года.
Писать о нем трудно. Лучше, если будут говорить документы.
"Положение в части гигиены и санитарии по детскому дому № 7 не только [не] улучшилось, но даже ухудшилось. В помещении холод и грязь, дров нет, отопляется помещение нерегулярно.
Умывальников нет. и в умывальне холодно и грязно. В коридоре и на сарае ... наморожен толстым слоем лед ... В столовой холодно, невозможно находиться".
Это из акта проверки от 20 декабря 1939 года.
В таких условиях живут 115 детей.
Через год - из акта проверки от 25 февраля 1940 года:
"Многие дети сидят на коленках в холодной столовой на полу, миски с едой ставят на скамейки".
В детдоме нет изолятора для больных детей, пионерской комнаты для отдыха, нет библиотеки, игр, музыкальных инструментов, сорок четыре девочки спят по двое. Работают 2 кружка (противовоздушной и химической обороны, а также изобразительного искусства), "остальные висят на языке воспитателей". Воспитатели - люди малообразованные, дети, естественно, плохо учатся, занимаются воровством, совершают побеги.
В 1942 году в Николу был переведен один из тотемских детских домов с частью работников, и жизнь там изменилась.
Осенью 1943 года с несколькими мальчишками и девчонками сюда привезут будущего известного поэта Николая Рубцова. Всех этих вышеупомянутых страхов он уже не застанет, напишет только: "Вот говорят, что скуден был паек...". Но он поэт и "лучше помнит ивы над рекою". На то он и поэт. Шла война, все чаще раздавались в затихших деревнях сиротские плачи от похоронок. В 1945 году пришлось открыть новый детский дом в Погорелове. Основой контингента стали дети из тотемского детдома № 2 с их воспитателями, а в Тотьме перестали существовать детские дома № 4 и 6.
В июне 1947 года тотемский леспромхоз основал свой детский дом в Чуриловке с шестьюдесятью воспитанниками. Просуществует он 11 лет, до октября 1958 года, когда 10 оставшихся детей переведут в Монзу и еще десять - в Нюксеницу.
Ныне в городе тихо и спокойно. А казалось бы, совсем недавно здесь слышны были тысячи детских голосов. Дети бегали по улицам, летом шумными группами отправлялись за ягодами, грибами и вениками в окрестные леса. Их любили и ненавидели, им завидовали и их презирали, но их кормила и одевала Тотьма. С ними работали удивительные люди маленького городка, каждый десятый житель которого был детдомовцем.
Кажется, никакой другой город не совершал такого акта милосердия. Почему же так случилось в Тотьме? Причин, вероятно, несколько. Имела значение и прекрасная речная магистраль, дешевая и надежная пять месяцев в году. Конечно же, сыграло свою роль и то, что некогда цветущий город угасал и мог освободить десяток лучших зданий для детей. Это был район относительного благополучия, с хорошими урожаями и неплохой продуктивностью животноводства.
Наверное, помогло и то, что в Тотьме существовало педагогическое училище, где многие воспитанники детских домов и дети из окружающих Тотьму деревень могли приобщаться к культуре и урокам милосердия.
И все же назовем еще две причины: город был окружен кольцом спецпоселений, где была велика смертность ссыльных - так называемых кулацких элементов. А в стране народ множил сиротство, уничтожая себя доносительством в смутной надежде победить "врагов народа".
2. Дети и их судьбы
Кто и как попадал в детские дома? Формальный ответ прост: конечно же, по путевке облоно. Подлинные же причины и обстоятельства куда сложнее.
Список детей-сирот спецпереселенческого поселка Снежная Войского колфонда
Коновал Мария Ивановна, 7 лет - Отец остался на Украине, мать бежала - Кубанск. обл., Тимошин. р-н, ст. Медведевская
Потапенко Анна Демидовна, 7 лет - Отец и мать умерли на поселке Днепропетр. окр., Покровский р-н и с/с
Дубинка Анатолий Тр., Мать умерла, отец бежал 5 лет
Дубинка Нина Тр., 2 года
Фисенко Федора Map., Отец и мать умерли Васильковский р-н, 5 лет с. Александрово
Понорец Иван Иванович и Петр Иванович, 7 лет Мать умерла, отец убежал
27 сентября 1933 года
Сохранившиеся книги движения детей детских домов № 3 и 5 свидетельствуют о том, что одна треть всех воспитанников детских домов - это дети умерших, погибших и бежавших спецпереселенцев. К концу тридцатых - новая беда.
"Рябов Юрий Григорьевич, 1929 года рождения, 29 июня, родился в Архангельске, родители - в Котласе, прибыл 10 января 1938 года из Вологды, выбыл в Ленинградское военно-морское училище в 1945 году", - читаю в книге движения детей детского дома № 3 и вспоминаю этого удивительного мальчика, смелого, умного, дружбой с которым дети гордились.
Но в этой записи казенной книги есть одна "точнейшая неточность".
Отец Рябовых (в детдоме их воспитывалось четверо: Феликс, Валя, Юра, Эмма) работал секретарем сначала Архангельского крайкома партии, затем Вологодского обкома, был арестован как "враг народа". Мать же как член семьи врага народа страдала в Ка-захлаге, где, предчувствуя смерть, просила напарницу по освобождении найти детей и поцеловать их, что та и выполнила почти через два десятка лет. А в книге регистрации написано: "Родители - в Котласе". Что это: незнание или деликатность? Думаю, второе, потому что дети той поры знали, за что сидят их родители и по какой статье, какому пункту, обсуждали это, забравшись в какое-нибудь укромное место, например, на крышу. За многие годы жизни в самой гуще детдомовского общения я ни разу не слышал, чтобы кто-либо из воспитателей напоминал детям, что их родители - "враги народа".
Юра за обнаруженные у него письма с Колымы (от дяди) был исключен из училища и впоследствии работал слесарем на заводе. Эмма стала врачом, умерла во время родов. Судьба старших детей Рябовых, к сожалению, мне неизвестна.
Христину Букмайер судьба забросила в Чуриловский детдом случайно. Первый директор этого дома, прекрасный человек Борис Иванович Левкович, и председатель рабочкома Тотемского леспромхоза И. Н. Перевязкин, по чьей инициативе приют и образовался нашли Христину в комнате барака, истощенную до невозможности. Девочка (простите, что пишу это) выковыривала из своих экскрементов непереваренные ягоды и ела их. А в поселке, как позднее выяснилось, было немало ее родственников.
Я держу в руках фотографию: красивая женщина лет 30, с умными и усталыми глазами, с чуть ироничной улыбкой в углах губ. Интеллигентность облика и ясность темных глаз переданы матерью и сыну, которого она держит на руках. Фотография подарена Нине Васильевне Ившуковой, бывшей в том детском доме пионервожатой, воспитательницей, а позднее директором (и всегда доброй матерью).
После распада СССР Христина оказалась в селе Каменка Одесской области, затем переехала в Германию. Оттуда, как она пишет, легче приехать в Тотьму, навестить свою "всеобщую маму" Нину Васильевну, у которой и поныне бережно хранятся десятки фотографий и писем Христины. Ее сын недавно написал Нине Васильевне и деликатно извинился, что в этот раз пишет не по зову сердца, а по необходимости: нужна справка.
В густой сети спецпоселений вокруг Тотьмы было много немцев, поляков, украинцев. В одном только Чуриловском детдоме воспитывались дети 17 национальностей.
Спецпоселения пополнялись и в сороковые годы.
Отец Вали Синкевич был арестован перед самой войной, в 1942 году дети с матерью были переселены из Одессы в Чуриловку, в 1947-м Валя попала в детдом.
Семья Дины (бабушка, мама и трое детей в возрасте от двух до десяти лет) бежала из Выборга, как только началась война. Попадали под бомбежки. Дину однажды контузило, засыпав землей.
Добрались они сначала до Вологды, а затем на баржах - до Тотьмы. Бабушка и мама умерли в дороге от тифа, а детей поместили в разные детдома. Старшая попала в Бабушкино. Дину привезли в Тотьму слабой, со страшными головными болями. Она потеряла память, не узнала как-то даже старшую сестру, приехавшую из Бабушкина навестить ее. В последние годы Дерягина Дина Герасимовна жила в интернате для престарелых, ее продолжали мучить головные боли.
Вера Наврецкая пишет: "Я не знаю, в каком году и откуда я попала в детский дом, помню только, что директорами были Голубевы".
Вера Ивановна Жусева родилась в Ленинграде 2 августа 1932 года. По льду Ладоги ее переправили на Большую землю. Так она попала в детский дом № 3, где прожила 6 лет.
Антон Янек из того же детского дома был отправлен в Бабушкино, где в те годы пытались организовать детдом для польских детей, а брата и сестру Юцкевичей почему-то перевели из Бабушкина в Тотьму. Их отец сражался в Войске Польском, и, возможно, его Вот-вот ждали. Неизвестный Виталий Васильевич (место рождения и время неизвестны) прибыл в детский дом № 3 из дошкольного.
Яков Михайлович Кучеренко родился 15 августа 1931 года, место рождения неизвестно, прибыл из дошкольного детского дома с. Нюксеницы.
Последние два примера напоминают нам еще об одном источнике, пополнявшем детские дома сиротами. Яша и Витя, скорее всего, дети разоряющихся и голодающих крестьян из Погорелова, Вожбала, Царевы и других волостей.
Раскулачивание, переселение народов, аресты и репрессии, обеднение крестьянства и, наконец, война - все эти народные беды и накапливали сиротское горе в тогдашних детских домах. "Здравствуйте, молодая, красивая, здоровая, счастливая заведующая!
Я прошу прислать мне справку о пребывании в д/д и гибели мамы на фронте". Письмо это получено совсем недавно из Орехово-Зуева, из интерната для инвалидов. Отправитель родился в 1937 году, с 1944 по 1955 год воспитывался в детском доме № 5. Справка нужна старому человеку для скромной прибавки к пенсии.
Только поди догадайся, что такие письма пожилым людям нынче надо писать на адрес тотемской спецшколы, где чудом сохранились остатки кое-какой детдомовской документации. Детдома-то в Тоть-ме, к счастью, давно закрыты...
3. Житье-бытье
Приказ № 37 по детскому дому № 5 от 10 февраля 1942 года:
"За приписку масла в ежедневной ведомости ... по 0,2 кг против фактической выдачи на общий котел воспитанникам детского дома и за отказ дать письменное объяснение по этому поводу завхозу Буйменко А. Е. объявить строгий выговор с предупреждением".
Приказ по тотемскому школьному детскому дому № 2 от 29 октября 1946 года: "28 октября при проверке обеда было обнаружено, что порции хлеба не были взвешены и при их проверке оказались малы и неравномерны. Пришлось для второй смены дополнять и взвешивать. Категорически запрещаю допускать подобные факты. Полную ответственность за организацию питания и порядка на кухне и в столовой несут завхоз, повар и дежурный воспитатель со всеми вытекающими за это последствиями.
Директор Голубева"
Через два дня этот завхоз был снят с работы и отдан под суд. Кажется, что яснее сухого языка приказов ничего на свете нет. В приказе № 5 по детскому дому № 3, например, сказано о том, что проверка, проведенная санэпидемстанцией, обнаружила грязь в спальнях, поэтому объявлялся выговор всем, имевшим хоть какую-то причастность к спальному корпусу. Приказ требовал навести идеальную чистоту, и в нем подробнейшим образом описывалось, что должен делать каждый, имевший к предмету наставления хотя бы косвенное отношение: указывалось точное время, когда дежурный воспитатель обязан проверять сухим носовым платком наличие пыли на подоконниках, на кроватях, ножках, пружинах и даже досках кроватей, намечен точный график с указанием минут уборки туалетов, выгребных помойных ям и очистки колодца. Это 1942 год. Безалаберность тридцатых кончилась. Скажу честно, что я никогда в жизни не видел таких чистых общественных туалетов, какие были в те годы в детском доме № 3.
Из приказов военной поры:
"За развал работы, за срыв мероприятий по подсобному хозяйству А. В. Балашову снять с работы".
"Обязать в связи с холодом встречать и провожать детей в школу".
"Обязать воспитателей посещать не менее 3-х уроков в неделю".
"Отмечая отличную работу в корзиночной мастерской, премировать воспитанников детского дома Кузнецова, Соболева, Творилова - 50 рублей, Трофимова - 20".
"Премировать 36 воспитанников".
В последнем приказе выделялись следующие премии: отрезы ситца по 1,5, 1,9, 3 метра, 2 куклы; Вале Русиновой - гетры, многим девочкам - чулки. В приказе оговорено, что эти премии закрепляются в лицевых счетах воспитанников.
В главном корпусе обязателен был актовый зал или пионерская комната для проведения различных сборов, комнаты для занятий, кухня и столовая, обычно двухсменная. Обязательна была хотя бы маленькая библиотечка, созданная часто стараниями воспитателей. Остальные здания отдавались под спальни, помещение для фельдшера с изолятором для больных детей. Иногда там же размещались мастерские для работы мальчиков и девочек. Обязателен двор с волейбольной площадкой, гигантскими шагами, позднее - столиком для тенниса. Любимыми играми, кроме волейбола, в который сражались страстно, азартно, иногда до драки, были городки и лапта, всякого рода прятки и салки, "гонка попа". Чурку могли гнать более километра, прибеги-ка последним, слабому - беда, заводят.
Конечно же, много работали: выгружали дрова из Песьи-Деньги, почти всю зиму пилили и кололи их, садили, выращивали и квасили капусту. Особенно хорошо она росла в излучине Песьи-Деньги, где ныне мостки на Зеленю. Там были участки для капусты и овощей всех детдомов. И почему-то даже в военные и послевоенные годы не было воровства. Были еще участки за бойнями, там же собирали лекарственные травы. За грибами и ягодами обычно ходили за Сухону - на пароме переправлялись солидные компании в несколько сот детей, потому что проезд оплачивался централизованно. Все мальчишки шли с бутылками. Туда набивали ягоды, давили их и, пока шли домой, наслаждаясь, все съедали, закрасив мальчишечьи рожицы черничным соком. Ягоды детдом впрок не заготавливал, не было сахара, но в столовой на следующий день после похода обязательно варили компот.
Мастерские в детских домах организовали уже после войны, когда стали появляться мастера-мужчины. В детском доме № 3, например, все поголовно влюбились в Геннадия Васильевича, мастера, о котором ходили легенды. Рассказывали, что он трижды бежал из немецких лагерей, где был в плену, что в третий раз ему пришлось ползти метров сто по битому стеклу, поэтому кожа на его груди вся изранена, и многие клялись, что мастер сам показывал грудь. Поговаривали и о том, что два раза в месяц он должен отмечаться в ОГПУ. Эти ли легенды, человечность ли Геннадия Васильевича, просто ли тяга детская к мужчине, но к нему тянулись ребята. И в каждом детском доме был свой Геннадий Васильевич, как в Чури-ловке свой Борис Иванович, директор того детдома.
Особая статья - баня. Не все детдома имели свою баню. Ее ждали, к ней готовились. Бани, а не что другое, делили детей на старших и младших. Младших-то мыла какая-нибудь тетя Фрося, мыла истово, ворча сердито, протирая кожу, кажется, до дыр. Старшие же ходили в баню сами, без взрослых - им скоро 13 и 14, недалеко время полной самостоятельности. Они горделиво и заранее припасали белье, некоторые имели свои мочалки и даже веники.
Все любили праздники, готовились к ним неделями. Елку, например, ставили дня за три-четыре до Нового года, и стояла она, убранная, до конца школьных каникул.
Все это сближало детей, воспитывало их действительно братьями и сестрами. Нина Васильевна как-то встревожилась: один из ее мальчишек поделился нечаянным счастьем. Он влюбился в учительницу. "Она же значительно старше тебя, - убеждала женщина, - посмотри, какая прекрасная девочка у нас в доме". "Вы же нас учили, что мы братья и сестры, как же брат и сестра могут пожениться", - резонно возразил мальчик.
Учились по-разному, хотя от этого зависела вся дальнейшая жизнь, потому что слабо учившихся детей к 14 годам отправляли на производство, а хорошо учившиеся могли надеяться на окончание десятилетки и поступление в институт. Н. Рубцов окончил 7 классов прекрасно, но в Николе не было средней школы, и ему позволили поступать в техникум. Многие учились в педучилище, получая одежду, бесплатное питание и небольшое денежное пособие.
Плохо учившиеся дети - обычно народ обстоятельный, трудолюбивый, они умели ладить с лошадью, ходить за свиньями. В детском доме № 3 жил такой прекрасный работник, но плохой ученик Витя Егоров. По достижении 14 лет он был отправлен на производство в Подмосковье. Но жизнь там не сложилась, вернулся в Тоть-му, обзавелся семьей, а когда узнал, что после закрытия детского дома постаревшая и совершенно одинокая бывшая ночная нянечка осталась еще и без жилья, приютил ее, и стала она хозяйничать уже в его, Витином, доме. Так что братьями и сестрами они были и потому, что в детских домах были их матери.
Страсти и увлечения чаще всего были сезонные. Весной все делали рогатки и ножики - бедствие для воспитателей и предмет беспредельной гордости для детей. Рогатки сравнивали, меняли на хлеб и сахар, ножички старались делать с наборными ручками, доводили дело до совершенства, если удавалось найти прозрачную пластмассу и свинец, которым заливались оба конца ручки. Позднее стали плавить граммофонные пластинки. С началом весны шла охота за линзами, ими на солнышке можно было выжигать. Летом - повальное увлечение пистолетами с самыми хитроумными приспособлениями для стрельбы. Увлекались изготовлением луков, моделей плавающих судов, даже подводных лодок. Но главным авторитетом долгие годы был человек, способный варить сахар, да такой, чтобы сахарный ша рик мог, перекатываясь во рту, не уменьшаться, даря сладкий рай человеку на долгое время. Правда, для этого нужно было сэкономить несколько порций сахарного песку, найти ложку, дождаться, когда около топящейся печки не будет никого из взрослых, растопить песок и так искусно скатать его в шарик, чтобы он был чист, прозрачен, сладок и попахивал дымком.
"Денежной единицей" вплоть до 1947-1948 годов была пайка хлеба, которую занимали, выменивали, копили, из-за которой попадали "в рабство", так что бывали здесь и трагедии. В пятидесятые годы хлеба, слава Богу, стало достаточно, и он горкой лежал на столах во время трапез. Значит, подходило время для закрытия детских домов.
Кормили в детдомах три раза в день, а в лагерный период - четыре. Хотя в годы войны и была пайка хлеба в 250-400 граммов, но ни разу не было задержки. Дети знали, что такое сахар, масло и печенье, иногда перепадали даже "немыслимые" продукты: какое-то белое волокнистое мясо (говорили, что это мясо кита или акулы), закормили гречкой, которую дети почему-то упрямо не любили. Но до 1947 года все равно все были постоянно голодны.
Работники детдомов беспокоились о витаминах. Поили рыбьим жиром, делали витаминные настойки из сосновой хвои. Весной варили суп из крапивы и почти все лето - из листьев свеклы и капусты. Болели дети редко, но постоянно мучила одна болезнь - чесотка. Многие ходили с перевязанными руками, ее боялись, но ей и радовались, потому что несколько дней можно было не ходить в школу.
Так и жили...
4. Работники
Нина Александровна Брюхова в первые дни после окончания педучилища на работу прибегала рано, очень рано. Но когда бы спо-заранок она ни появлялась, каждое утро встречала у ворот прачку Нюру с корзиной белья, уже выполосканного на Сухоне. "Вторая корзина", - говорила Нюра и готовила третью.
Все работавшие в детских домах - самоотверженные люди.
Как-то сотрудников детского дома № 3 отправили работать на дальний сенокос, верст за восемь. Лидия Ивановна Баландина взяла с собой корзину детского белья, чтобы выполоскать его в чистой лесной речке, порадовать детей.
Такими их делала близость к детскому горю. Кажется, они были божественно чистыми. Самое большое преступление совершила директор детского дома № 7 (Никола) Расторгуева: она продала на сторону (я представляю эту "сторону") 2 новых пальто из поступившей в детский дом партии и выкупила, естественно внеся деньги в кассу детдома, 7 полотенец. Ее отдали под суд, но следователь закрыл дело, посоветовав объявить ей административное взыскание, которое она и получила. Директор детского дома Г. А. Голубев ушел на войну, оставив не только сотню детдомовских ребятишек, но и троих своих, старший из которых еще не пошел в школу. Жена его, Серафима Васильевна, заменила мужа, стала директором детского дома № 5. Геннадий Александрович погиб. В конце войны в семью к Голубевым прибыл раненный в ногу мичман, который дал слово другу-командиру, что поможет его детям стать на ноги. Был горд и счастлив Сергей Александрович Сучков, вырастивший детей командира: два мальчика стали инженерами, дочь - врачом.
Из детского дома села Бабушкина, где пытались организовать приют для польских детей, в тотемский детский дом № 3 привезли брата и сестру Юцкевичей. Робкие дети привязались всей душой к Софье Константиновне Белозеровой, их новой воспитательнице, женщине, полной сердечной доброты и внешне очень красивой. Она рано поседела, но седина ее не старила, а как-то молодила. Юцкевичи получили посылку от отца, сражавшегося в Войске Польском. Посылку, как водится, все дети сообща быстро съели, зато следующую Софья Константиновна, страдая, унесла домой, и истощенные дети прибегали к ней. Воспитательница подкармливала их, дополняя посылку своими продуктами. Через несколько месяцев приехал молодой польский офицер. Он хотел забрать детей и назавтра уехать, но дети отказались уезжать без Софьи Константиновны. Офицер остался и две недели уговаривал детскую любимицу стать матерью его детей и его женой. Она страдала, просила совета у детдомовцев. Плакали дети, плакали все, когда польский офицер садился с детьми на пароход, а Софья Константиновна и весь третий детский дом махали им руками с берега.
В Тотьме живет Нина Васильевна Ившукова, та, что была пионервожатой, воспитательницей, а затем директором Чуриловского детского дома. Она давно уже на пенсии, прошло много десятилетий после закрытия детдома, а в ее комнате я видел тысячи писем, сотни фотографий тех детей, которые все десятилетия называют ее мамой и посылают фотографии своих детей и внуков. Целые поколения шлют ей привет в далекую Тотьму со всех концов страны. Многие приезжали к ней в гости, совсем недавно она встречала сразу девятерых нагрянувших своих воспитанников.
"Здравствуйте, дорогой мой человек! С каждым годом Вы становитесь для меня все дороже... Это чувство испытывает каждый человек к самому родному существу. Верьте мне!
Валентина Кокшарова".
"Роднуля! Здравствуйте! Дай Вам Бог жить столько, сколько хотите!
Оскар Наймиллер".
"С Рождеством, если верите, с Новым Годом, если нет. Каспар Бэм".
Вася Горлищев пишет Нине Васильевне все эти годы. Я видел его фотографии со свадьбы, а затем - с детьми. Вася сумел узнать, где похоронен его отец, погибший под Орлом, свозил на братскую могилу всю семью и послал детдомовской маме подробнейший отчет об этом со множеством фотографий. Пишут бывшие воспитанники обо всем. В одном из писем (я это читал!) воспитанник просит, чтобы Нина Васильевна (она пенсионерка, подрабатывает сторожем) не присылала ему больше денег, потому что его зарплата теперь больше, чем ее.
Пишут о свадьбах детей и внуков, пишут, что поставлена бражка (жена собирается на пенсию), пишут со всех концов государства Российского. Тот же Вася Горлищев, узнав, что в доме его приемной матери зимой холодно, сообщает, что он придумал обогреватель для ног, который совсем мало забирает энергии, и непременно скоро его привезет. Письмо это написано 23 марта 1996 года. Письма воспитателям - не парадные праздничные открытки, это откровенный разговор с самым близким и необходимым человеком.
Я низко кланяюсь Нине Васильевне, Елизавете Феодосьевне Афониной, Александре Васильевне Погожевой и многим другим работникам детдомов, где я читал подобные письма:
"Я Вас никогда не забуду...".
"С тех пор прошло 22 года... Я очень скучаю по своей воспитательнице Погожевой Александре Васильевне". "Я Вас никогда не забуду!..".
5. Будущее
Приказ № 13 по детскому дому № 5 от 10 февраля 1942 года.
"Дезертировавших воспитанников детдома Абросимова Виктора и Гладкова Александра исключить из списков детского дома и всех видов довольствия.
Директор А. Балашов".
Как сложилась судьба этих двух мальчиков, уже, пожалуй, не скажет никто.
Приказ № 28 по детскому дому № 5 от 21 июня 1943 года:
"Направить на производство воспитанников детского дома № 5 ... (далее следуют 18 фамилий); снять с котлового довольствия, снабдить на дорогу (5 суток) хлебом и сухим пайком. Выдать выходное пособие в размере 50 рублей и проездные до Вологды - 30 рублей". Пошли они, четырнадцатилетние мальчишки и девчонки, в жизнь.
В фанерный чемодан, сделанный своими руками, с навесным замочком, уложено все приданое: рубашка и брюки, 2 пары чулок или носков, головной убор (летний, если зима на дворе, зимний - летом). Добавим к этому и все, что было на самом воспитаннике. Если воспитанник отправлялся к родителям, то получал 1 смену белья, проездные, 50 рублей наличными.
С таким приданым отправляли в школы ФЗО Тотьмы и Красавина, Шуи и Иванова, на предприятия Вологды, в леспромхозы и колхозы.
И тут уж вовсе необязательно все 7 классов образования иметь за плечами. В 1942 году, например, из детского дома № 5 отправили на производство детей, окончивших по 3, 4, 6 классов, один из десятка имел семилетнее образование и один из них был болен туберкулезом, но всем исполнилось 14 лет. Алевтина Александровна Глотова, директор детского дома № 3 в годы Великой Отечественной войны, уставшая в ожидании разнарядки из облоно, решила трудоустроить детей в спецпереселенческий поселок, где к тому времени работящие "кулаки" уже создали сносную жизнь. Задумано - сделано.
Нина Александровна Брюхова, сама чуть старше воспитанников, устроила их житье-бытье, неделю с ними прожила и стала возвращаться. Сентябрьская дорога, много повидавшая на своем веку, давно не слышала такого плача: плакали дети, плакал сердобольный воспитатель (она и сейчас готова заплакать, вспоминая тот день). Через неделю оголодавшие мальчишки вернулись в детдом. Их снова отправили. Путешественники еще несколько раз возвращались - и вдруг затишье. Оно оказалось грозным: в детдом приехал председатель искать исчезнувших окончательно новых работников. Мальчишек нашли под кухонной печкой, где они прятались вторую неделю, питаясь тем, что выпросит для них с кухни детдомовское братство.
Довольно часто дети возвращались в полуголодные семьи в деревни, где жили братья и сестры. Иногда на их счастье возвращался с фронта израненный отец.
Бывало и такое. Лида Безверхая после закрытия Чуриловского детского дома несколько лет жила у Н. В. Ившуковой, пока не вышла замуж. Ныне она в Выборге. На фотографии 1964 года, подаренной приемной матери, я читаю надпись: "Дорогим родным от ваших молодоженов".
Легкой жизни после выхода из детдома не было ни у кого. Об этом говорит хотя бы география писем: Казахстан и Украина, Прибалтика и Кавказ, Алтай и Дальний Восток, Урал и Ташкент, Германия и Польша. Они приняли детей, воспитанных тотемскими детскими домами. А повзрослевшие и уже постаревшие дети пишут в Тотьму до сих пор, пишут из Памяти.
"Всю детскую жизнь учили нас честно трудиться, что я и делала всю жизнь, и в свою преклонную жизнь должна разворошить всю боль сиротского детства для того, чтобы получить мизерную надбавку к пенсии, чтобы хоть немного облегчить свою жизнь" (из письма Веры Наврецкой, воспитанницы детских домов: до 1941 г. - дошкольный № 1, до 1947 г. - № 5, с 1947 г. - ФЗО Владимирской области). Трагедия Н. Рубцова не только в его характере, она в идеальности воспитания, в обостренности чувства честности и справедливости, в постоянстве ощущения незащищенности, когда любая несправедливость - смертельная обида, и нужно встать и защитить себя во что бы то ни стало. Поэтому не было легкой жизни даже у самых талантливых, каким, без сомнения, был Яков Кучеренко. Казалось бы, все ему благоприятствовало: он еще не закончил школу, а его уже "обхаживали" в Тотьме кинотеатр и Дом культуры. Он художник-оформитель с даром божьим. Стал богатеть Череповец - переманил его из Тоть-мы квартирой. Но словно в ответ на добро современное общество жестоко отомстило ему. Яков Михайлович отправился на открытие выставки своих фоторабот в Великий Устюг. Он, недавно перенесший операцию на почках, упал от приступа боли в автобусе на пути в Вологду. Молодые люди, сидевшие около него, выходя из автобуса, не поленились сказать шоферу, что в салоне у него пьяный, и потянулась цепочка равнодушия: шофер - милиционеру, тот - "вытрезвительщикам", те - за руки и за ноги; и только через два часа спохватились, что сделали что-то не то, но было уже поздно...
Братья Роман и Николай Шеферы через двадцать лет после выхода из детдома приехали из Сибири в Тотьму, чтобы навестить и поблагодарить воспитателей. Тогда еще были живы Зоя Васильевна Тарасова и многие другие. Слезы радости - добрые слезы, а мальчики выросли в здоровых мужчин, стали отличными работниками, прекрасными семьянинами. После распада СССР один из них. Роман, решил уехать в Германию - теперь там живет и процветает хороший работник. А в России затосковал его брат - ив Красноярском крае зеленеет могила Николая.
Живет в Череповце Фрида Ротенберг (Аникина), работает начальником паспортного стола, воспитывает множество внуков. На "Северстали" заведует медпунктом и лечит металлургов Валентина Васильевна Синкевич. Роза Микляева отстраивала Ленинград, как Рита Бредникова - Архангельск. Галя Богданова, закончив пединститут, учит детей грамоте где-то в деревеньке под Грязовцем, как Шура Бойко - в Тотьме. Этот список можно продолжать, выясняя судьбы тысяч воспитанников тотемских детских домов, тех, кто пытается всю жизнь забыть сиротское свое детство и не может.
Одному из воспитанников, поэту Н. Рубцову, открыли в Николе музей. Только зряшное это дело - далеко Никола, да и не будет там жить серьезный профессионал-музейщик, а без профессионалов музеи умирают. Было бы прекрасно, если бы тотьмичи когда-нибудь в одном из уцелевших зданий, где воспитывались российские сироты, открыли Музей милосердия, один из разделов которого, конечно же, рассказал бы и о поэте.
А для других отделов надо собрать все то, что еще можно собрать. Только не опоздать бы! Пока еще живы наши ветераны. Увы, редеет их круг, а все еще едут и едут в Тотьму навестить своих пап и мам (пишу без кавычек) выросшие дети милосердия. Это будет музей подлинной истории, страшной и вместе с тем доброй жизни, ставшей уроком как бессердечия, так и глубочайшей сердечности.