И тут я подумал, что, двигаясь на северо-восток, миша непременно встретился с Иннокентичем. А кто кого будет скрадывать: Иннокентич медведя или медведь его — дело темное. Я торопился, благо, что миша расчистил маленько дорогу и утоптал снег. Я как-то не задумывался о том, что умный зверь, когда идут по его следу, сам заходит в тыл охотнику. Но вряд ли шатун мог сейчас, с голоду, соблюдать предосторожность. Он, конечно, пойдет на «ура».
И вдруг впереди послышался рев, от которого у меня шапка полезла на затылок от страха. Потом собачий лай и визг, такой тоскливый, что я даже не смог угадать, кто это: Чара или Шельма. Собачьи голоса вернули меня к жизни, я нахлобучил шапку и кинулся что есть силы вперед. Грянул выстрел, за ним второй.
Когда я добежал до Иннокентича, он сидел на поваленной лесине и курил козью ножку. Рядом с ним лежал в крови сутулый медведь, запорошенный снегом, и Шельма с распоротым животом и оскаленными зубами. Лицо Иннокентича ничего не выражало. Он курил и тупо глядел на мертвую Шельму.
— Глаза, однако, слезятся маленько. С голоду, что ли? — пробормотал он.
Я вытащил из его мешка топор и принялся готовить дрова. Иннокентич сидел и курил.
— Передвинь костер, вот здесь хорошо будет, — сказал он.
Костер был так жарок, что кухта с соседнего дерева оплавлялась, капала на собак и застывала на их шерсти, как восковые лепешки.
Иннокентич сидел так расслабленно, что казалось, из него вытащили все кости.
Когда мы накормили собак и сами сели, Иннокентич кивнул в сторону Шельмы и сказал:
— Если б не она, отдал бы богу душу.
Мое брюхо надулось, будто я проглотил футбольный мяч. Я распустил ремень на последнюю дырочку, но никак не мог остановиться.
— Живот, однако, заболит, — сказал Иннокентич, — особливо-то не зверствуй. Притормози маленько.
После еды мы разделали тушу и уложили мясо на кое-как сколоченный лабаз, сверху накрыли шкурой.
Стемнело. Взошла луна. Иннокентич сказал:
— Остановиться придется на сендух (1 Сендух — ночевка.). Пойдем утром-то.
Только сейчас я понял, что мы правильно разложили костер, под искарью — корнем вывороченной лиственницы. Иннокентич, наверное, чувствовал, что нам придется здесь заночевать.
Он послал меня нарубить пихтового лапника, а сам разгреб палкой место, где был костер. Здесь мы набросали лапника, а рядом разложили новый костер.
Над нами поднималось звездное небо.
Проснулся я оттого, что спина замерзла, а лицо и живот чуть не дымились от жара. Я повернулся к костру спиной, но тогда замерзало лицо. Так я и вертелся, как шашлык на палочке.
Утром мы положили в мешки килограммов по двадцать пять мяса и двинулись.
Сначала я шел первым, пробивал лыжню. Сзади покряхтывал Иннокентич. Конечно, старику было трудно идти с грузом. Да и я полз еле-еле. И вдруг почувствовал такую слабость, что и сказать нельзя. Со мной стало твориться что-то неладное. Мне так схватило живот, будто внутрь засунули ежа и стали его накачивать воздухом. Я чуть не взвыл от боли.
