И теперь, когда читаешь эти работы, похороненные в хранилищах библиотек, когда разговариваешь с немногими оставшимися в живых энтузиастами родного края,- впечатление такое, будто листаешь удивительно интересную книгу истории русского Севера, сопережи ваешь вместе с ними волнующую романтику поиска, открытия, познания неизведанного. Эти люди, как правило, увлекательные рассказчики,- и за неторопливой беседой, за обязательным самоваром как бы оживают перед глазами страницы древней истории, и не вообще, а в применении к тем родным, давно знакомым для тебя местам, где ты родился и вырос. Ты узнаешь, что местечко Виселки, в двух километрах под Утором, называется не просто так, а потому, что именно на этом самом месте царь Иван Грозный, проезжая через Тотьму, творил «суд да расправу»; что луг по соседству зовется Государевым потому, что именно здесь Иван Грозный раскинул свои шатры. Тебе опишут пиршество, которое давал Петр I на камне Лось, что на стрежне реки Сухоны,- гранитный камень этот в два с половиной раза превосходит знаменитый валун Гром-камень, на котором стоит конная статуя Петра в Ленинграде, а вслед за этим расскажут старинную легенду, удостоверяющую, будто знаменитый Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири, родом не откуда-нибудь, а с Вожбала, из деревни Слободы Тимошкиной, что в каких-нибудь пятидесяти километрах от твоих родных мест к северу. И тебе захочется в это поверить, потому что знаешь: почти все отважные землепроходцы - вологжане, архангелогородцы или жители Сольвычегодска. Время стирает память о прошлом, если относиться к нему беззаботно. Кто помнит теперь о Кокшеньге, являвшейся в прошлом волостью Тотемского уезда, легенду об удивительном человеке, бунтаре-романтике Дмитрии Гамиловском? Этой истории полторы сотни лет, ее герой - крестьянин-самородок из деревни Спас, научившийся грамоте и бросивший вызов местным властям, которые наживались на сборе тройных податей с местных крестьян. Он подал жалобу, а когда жалобе не поверили, взбунтовал крестьян. Бунт был подавлен, и Гамиловский три года скрывался в народе, причем тайно собирал по всей Кокшеньге сходы - собирал подписи для челобитной царю. Собрав тысячи подписей, он отправился пешком в Петербург. Неизвестно как, но умудрился он передать крестьянскую жалобу царю. Обратно его препроводили по этапу. А вслед за Гамиловским прибыл в Кокшеньгу из далекого Петербурга сенатор Горголий. Надолго сохранилось в памяти пораженных кокшаров путешествие по дремучему сузему этого грозного гостя: сенатора с шестью чиновниками везли по непролазным проселочным дорогам на семи лошадях, запряженных «гусем». Злоупотребления подтвердились. Все сельские должностные лица были наказаны розгами. Гамиловский же понес самое суровое наказание: его велено было сослать на поселение - не жалуйся, не беспокой сенаторов. В ссылку его сопровождали четверо солдат, но он ускакал от них на лошади. Чуть позже был арестован вторично и канул неизвестно куда. Какова-то его судьба?
Так, часами слушал я ныне уже покойного Николая Александровича Черницына, бессменного директора Тотемского музея в первые десятилетия его существования. Исследуя историю родного края, отыскивая уникальные древности и произведения народного искусства, он исколесил всю округу, пробирался в самые глухие ее углы. В послереволюционную разруху, в голод и холод, когда вставший на ноги музей держался в основном на том, что Тотемское потребительское общество ежемесячно выделяло ему в поддержку пять пудов муки, а работники других учреждений добровольно отчисляли в фонд музея два процента со своей зарплаты, Николай Александрович Черницын в розвальнях ездил по деревням, записывая предания, легенды, сказки, искал ценности и закупал все, что мог.
Охранной грамотой Черницына был мандат, подписанный Крупской, она дважды приглашала молодого энтузиаста краеведения в Москву, принимала его у себя. Его валютой была соль - десять мешков соли, самого дефицитного товара, выделенного государством для спасения художественных ценностей.
Запомнился мне рассказ Черницына о его встрече с Денисом Кузнецовым, староверским наставником, с именем которого связана любопытная легенда. Еще до революции, когда он был молодым, староверская община командировала Дениса в Москву, к иконописцам на Рогожскую заставу, постигать тайны реставрации икон. Жил Денис в Москве уже около года и однажды забрел в Исторический музей. Провел он в нем целый день и уже после звонка, когда все посетители разошлись, на него наткнулся маленький сухонький старичок.